На центральной площади Старого Запорожья, справа от Вечного огня и Памятника жертвам революции, в цементной проплешине газона, сбрызнутой «редкими капельками кроваво-красных казенных цветов», затерялась малоприметная могила. Треснувшая невесть когда плита гранитного надгробия. Давно позабытое горожанами имя. Помнят о покойном лишь доживающие свой век родственники. Трудно поверить, что они не скопили денег на новое надгробие. Дело, пожалуй, в ином: захоронение мемориальное, а городские власти уже много лет так и не могут решить извечный библейский вопрос: собирать ли надтреснувшие камни прошлого или разбрасывать их окончательно…
В ноябре 1944-го, через считанные дни после «октябрьских» праздников, сотни запорожцев собрались на похороны первого секретаря горкома Петра Комарова. Мокли под моросящим дождем траурные венки с вплетенными в еловые ветви черными и красными лентами. Ораторы, потрясая над закрытым гробом смятыми в потеющих руках кепками и фуражками, клеймили, обещали и клялись. Кружили над деревьями вороны, распуганные слившимся воедино троекратным оружейным залпом. Голосила вдова, прижимая к себе сыновей. Причитали женщины. Но основная масса в серой столикой толпе, безмолвно топтавшейся у разрытой могилы, мрачно молчала: многие еще не успели позабыть страшное лето 41го…
В августе 41-го
В те дни немецкие бомбардировщики непрестанно «висели» над городом, днем и ночью пробиваясь сквозь плотный зенитный огонь к жилым кварталам, заводам и железнодорожному узлу. Прикрывавшие их скоростные истребители скопом набрасывались на отчаянно взлетавшие для перехвата «хейнкелей» с канцеровского и мокрянского аэродромов тройки курносых «ишачков».
А к городу по Хортице и Правому берегу, мимо позиций зенитчиков, через днепровские мосты и переход гидростанции, текли с запада бесконечные потоки беженцев. Измученные женщины с голодными ребятишками на плечах и плачущие старики мешались в едких клубах пыли с отарами овец и стадами коров, телегами, полуторками и тракторами, едва волочившими на буксире по разбитым дорогам колхозные сеялки и комбайны.
Многие на запорожских улицах, уже почти не таясь, говорили, что германские танки совсем близко, а сил драться – нет: армия, прикрывавшая город, сгинула в Уманском котле, а вырвавшиеся из окружения остатки полегли в боях под Кировоградом. Не считать же силой, способной надолго сдержать немца, который гонит всю Красную Армию от самой границы, зенитчиков с их малокалиберными пушечками, батальон саперов, подразделения НКВД и наскоро сформированные три полка стрелковой дивизии из плохо вооруженных и необученных воевать заводских рабочих.
Понимали это и руководители городского штаба обороны: секретарь горкома Комаров и начальник управления НКВД Леонов, загодя подготавливая к уничтожению в случае прорыва немцев заводы, плотину гидростанции и важнейшие городские объекты. Понимали, хотя и призывали, согласно приказам партийного и армейского руководства, беспощадно по законам военного времени пресекать любые панические настроения в городе, который захлестнула волна грабежей магазинов и складов с продовольствием.
Камеры в подвалах огромного здания НКВД, выстроенного перед самой войной, со столь неуместной толстой мороженщицей в накрахмаленных нарукавниках перед главным входом, у скамеечки и простенькой клумбы из веселых виол, были переполнены задержанными «врагами народа» и их пособниками.
Дела саботажников, сеявших панику, военных дезертиров, нарушителей светомаскировки, корректировщиков, подававших сигналы во время налетов, грабителей, польстившихся на мануфактуру, бочки с жиром, сухари, галеты, мешки с крупой, сахаром и мукой из взломанных магазинов и пакгаузов не успевали рассматривать.
Милицейским патрулям и добровольцам истребительных батальонов был отдан приказ без жалости расстреливать паникеров и мародеров прямо на месте преступления.
Утром 18 августа, когда передовые части немцев лишь только пытались безуспешно прорваться сквозь жиденький заслон зенитчиков и ополченцев на Правом берегу и Хортице, именно здание НКВД в старой части Запорожья, с его архивами и запертыми в камерах арестованными, первым взлетело в воздух. Об этом, теперь уже украдкой, лишь с самыми близкими, шептались горожане. Рассказывали даже, что арестантов энкаведисты перед взрывом по приказу партийного начальства сожгли живьем…
На своей земле
До начала октября 41-го Комаров и Леонов не только организовывали эвакуацию промышленного оборудования и заводских специалистов, но и «подчищали контингент» местных тюрем и, используя милиционеров и красноармейцев, которых так не хватало на передовой, вывозили в «телячьих» вагонах в глубокий тыл на поселения тысячи этнических немцев, издавна живших в этом крае. А еще создавали сеть подпольных парторганизаций и партизанских групп, которым предстояло остаться на оккупированной территории для подрывной деятельности. Город они покидали в числе последних…
Капитан госбезопасности Валентин Леонов – с ноября 41го начальник разведывательного управления НКВД УССР, руководитель подпольных групп и диверсионных отрядов НКВД за линией фронта, получавший информацию буквально из первых рук, погиб при невыясненных до конца обстоятельствах на советской территории. Поговаривали, пуля прилетела от своих: больно рьяно начал собирать компромат на неких высоких армейских чинов, попавших, якобы, осенью 41го в плен под Запорожьем с подменными красноармейскими книжками и спасенных случайно из немецкого лагеря местным подпольем.
Может, и не врали, как знать, но слухам в штабах ход не дали. И о выведенных из плена командирах больше не вспоминали. 15 марта 1942 г. Леонов с почестями был похоронен в Старобельске в братской могиле. И даже посмертно представлен к ордену Ленина наркомом Сергиенко, который сам лишь благодаря заступничеству Берии выкрутился из подобной передряги, когда больше месяца в сорок первом, перед выходом к своим, отсиживался невесть где на захваченной немцами территории.
Майор Петр Комаров большую часть дальнейшей армейской службы бессменно проработал вдали от окопов, секретарем парткомиссии политуправления Северо-Кавказского фронта. Не мудрено: тонкости партийной работы досконально изучил еще с довоенных времен, когда секретарствовал на «Запорожстали» и в запорожском горкоме, сменив предшественников, оказавшихся «врагами народа».
По мнению начальства, он и здесь, в действующей армии, безусловно и дисциплинированно выполнял любые решения партии, правильно подходил к разрешению персональных дел, много и успешно работал «по сохранению чистоты рядов партии», а главное – усердно обучал секретарей низовых организаций премудрости правильного разрешения вопросов. Для этого, порой, даже не чурался бывать на передовых позициях. Но и здесь, в боевой обстановке, если верить докладам и доносам, вел себя достойно, кланялся пулям и вжимался в землю при орудийных обстрелах не чаще иных. Одним словом – являл собой настоящий пример для политработников частей и соединений. Так и отметил начальник политуправления фронта полковник Надоршин, подписывая в феврале 43го на Комарова представление к ордену «Красная Звезда».
Зачем же понадобилось кому-то подкладывать мину под порог дома, в котором ночевал политработник, незадолго до того, как после освобождения Запорожья его отозвали из действующей армии вновь возглавить тамошний горком?
В ноябре 44-го
…Секретарь горкома устал: торжества городского партактива и хозяйственников по случаю годовщины революции завершились в ДК паровозоремонтного завода уже затемно. Капитана НКВД, напросившегося после заседания и застолья к нему в машину, Комаров не знал, но компании особо не противился и был даже рад такому пассажиру: в него уже несколько раз стреляли, когда ночью возвращался из горкома вдоль развалин домой на Ломанную.
…Он не успел удивиться или испугаться, когда разговорчивый офицер, сидевший за спиной на заднем сидении, едва «эмка» вывернула на заросший кустарником пустырь, выстрелил ему в затылок…
Убийцу, застрелившего секретаря горкома и ранившего его водителя, через несколько минут задержал военный патруль, по стечению обстоятельств проходивший неподалеку. Но дознание и следствие проводили не местные следователи, а люди, приехавшие из Москвы. Туда же вскоре увезли и убийцу…
…На траурном митинге клеймили происки бандеровцев и немецких наймитов-недобитков, посягнувших на жизнь верного ленинца и ученика великого «вождя всех народов».
Но немногие пережившие оккупацию участники городского подполья между собой говорили о другом.
В ноябре 41го немцы организовали в районе железнодорожной станции на «Екатерининке» сборный лагерь для военнопленных. Среди иных оказались там угодившие в плен в суматохе и неразберихе отступления разгромленных армий Юго-Западного и Южного фронтов армейские политработники высокого ранга с чужими документами, в заношенных прохудившихся шинельках рядовых красноармейцев. Немцам и румынам, охранявшим лагерь, сперва было недосуг вести документацию и тщательно проверять тысячи завшивленных солдат побежденной армии. Пленяг из местных они, порой, запросто отпускали домой, получив мзду от просящих за мужей и сыновей женщин. От них подпольщики и узнали о таящихся в лагере комиссарах. А устроив находящимся больше месяца в плену командирам побег, без лишних расспросов сумели переправить в Донецкую область, еще не занятую немцами.
Выжившие после освобождения города подпольщики составляли подробнейшие отчеты о своей деятельности в период оккупации для штаба партизанского движения и горкома партии. Комарову по долгу службы первым полагалось ознакомиться с этими документами. Разве мог он усомниться в правдивости тех, кого сам вместе с Леоновым оставлял когда-то для работы в тылу немцев?
Только информация о том, что для подпольщиков было подвигом, для освобожденных в 41м политработников, обросших за годы войны чинами и наградами, могла стать несмываемым черным пятном на биографии. А то и концом не только карьеры, но и жизни: ведь Сталин заявлял, что в Красной Армии нет пленных, а есть только предатели. Могла стать, но не стала.
Исчезли без следа из папок и сейфов на важных столах в высоких кабинетах порочащие документы. С почестями похоронили тех, кому исчезнувшие документы были адресованы. Даже оказали, по мере возможности, вдовам и деткам помощь, чтобы помнили доброту и лишнюю правду не искали.
Остались лишь горький шепоток да праздные разговоры на прокуренных кухнях. Только их-то к делу не пришьешь.
Да и кто этому у нас когда верил?
Борис Артемов
