Внукам Михайлы Никифоровича и Акулины Романовны чудно было наблюдать дедовы не по-стариковски влюблённые и встревоженные глаза, когда выглядывал он припозднившуюся жену у калитки. Ведь полвека вместе, а, поди ж ты, как голубок без голубицы тоскует. Без неё он места себе не находил: ни есть не садился, ни дела какого по хозяйству не начинал. На все её воля и согласие требовались. Одно слово: голова. А он – руки. Да не простые – золотые. Не для громкого словца сказано – сама жизнь показала. Знатный кузнец был Михаил Никифорович Демяненко. Лучший в округе. Это многие признавали. И кто видел, как дед Михайло в кузне металл раскалённый молотом охаживал, и кто рассказы родительские о былом слушал. В каждом доме, почитай, его поделки имелись. Ну и в колхозе, ясное дело. Зря, что ли, он у начальства в почёте был, даром, что биографию имел не для анкет и не для передовиц газетных…
…В Юрковке, что до того числилась казенным селом Белицким, волостным центром Бердянского уезда Таврической губернии, фамилия Демьяненко была не редкость. Удивляться тут нечему, ведь что ни дом – родственники. И неимущие. И справные хозяева. И середняки, конечно, тоже были. Как, к примеру, дядька Никифор и его жена Вёкла. Вот только в бумагах у Никифора путаница вышла. Сельский писарь в книге метрической буквицу пропустил. То ли ненароком, спьяну, то ли от грамотности особой. Был Никифор – Демьяненко, а стал – Демяненко. Разница, конечно, небольшая, погоды не делала. Буквица – не корова ведь. Меньше, больше – для хозяйства всё едино. Как были середняки – так и остались. Вот чего у них было действительно много, так это детей. Тут господь не обидел. Росли погодки на радость матери и в помощь отцу. Работали всей семьёй. Тяжело, до разъедающего кожу и глаза солёного пота и кровавых мозолей работали, но выбились в люди. Хозяйство стало крепким и богатым. Опорой, можно сказать, державы. Так за трудами крестьянскими и революцию незаметно пережили, и войну гражданскую, слава Богу. И даже продразвёрстку. После двадцать первого года стало полегче – и продразвёрстку отменили, и дети выросли, обзавелись семьями, рабочих рук стало больше. Старший сын Михаил Никифорович выучился на кузнеца, а свой кузнец в семье дорогого стоит. Тем более такой. К нему со всей округи обращались. А он не отказывался: кому надо – подсобит, что исправит, что заново выкует. Знатный кузнец стал, не уронил честь фамилии. И жену взял замечательную – Кылыну, Акулину Романовну. Детки пошли: в двадцать седьмом году родилась Анечка, в двадцать девятом – Виктор.
…Всё пошло прахом в один день. Явились во двор уполномоченные. Вымели подчистую всё зерно из амбара и скотину со двора свели в общественный хлев. И ладно бы – чужие. Свои ведь. Сродственники. Самая голытьба. Те, что чуть ли не с ладони в былые годы кормились. Беда! А погазетному: коллективизация. Молодымто что: стиснули зубы, да молчали, ведь о семьях думать надо было. А Никифору куда? Вновь на старости в батрацкую нищету? Ни кола своего, ни двора. Не выдержал. Наложил на себя руки. Потом, правда, говорили, что несчастный случай, сослепу старик под поезд попал. Только накануне он как в последний раз с женой да всей семьёй попрощался. А вскорости и жену его Вёклу тихо схоронили. А потом не до выяснений стало. Начались лихие годы. Те, что прозвали голодомором. Не помогли колхозы. Лебеду пополам с соломой народ ел. Мало кто пережил это время. Разве что тот, кто власти потрафил. Или незаменимым оказался. Ведь кадры, они, решают всё. Спасли Михаила и его семью руки его золотые. Нужен власти оказался кузнец.
В тридцать третьем родилась Нина. Слабенькая была, время ведь какое. Она и прожилато меньше чем другие дети. Совсем молодой умерла. А тогда после голода уже к середине тридцатых стало чуть получше. Хлеб появился. Правда, сажать стали. Но это всё больше начальников касалось, коммунистов, тех, что колхозы строили, а потом врагами народа оказались. А кузнеца не трогали. Ведь речи говорить – это не молотом махать, тут умения особого не надо. Таких завсегда найти можно. А попробуй хорошего кузнеца отыскать.
В тридцать седьмом родился младшенький. Мизинчик – как тогда говорили. Коленька. Николай Михайлович.
Жили Демяненко как все. Известно, какая жизнь в селе: особых событий, кроме свадеб да поминок, и не случается. Текут дни один на другой похожие. Что их особо отмечать? Разве что само ненароком организуется. В тридцать девятом, по случаю, заезжий фотограф из района, что портреты передовиков мастерил, сделал и Михаилу с Кылыной фото. Уважил сельского кузнеца. Жену на карточку сфотографировал. И детишек отдельно. Ничего особенного: задумчивая усталая женщина и четыре серьезных подростка в зимних пальто. Стоят себе на фоне мятого, неровно окрашенного куска полотна, что закрывает убогую стену мазанки. Вот они: в центре старшенькая – Анечка. Справа от неё чернявый – Виктор. Слева – Нина. А возле Ани, на табуреточке, белобрысый и чубатый трёхлетний Коленька.
Михаил рамки деревянные для карточек сделал и на стенку свежевыбеленную их повесил. Ведь налаживалась жизнь. И сытнее стало и пальто зимнее детишкам справили. Вот воротники какие на карточке у девчонок. Цигейка!
…А потом началась война. Михаил был первого года рождения, так что сразу его не взяли. Только война долгая была, дошла и до него очередь. Обнял жену и детей, перекрестился украдкой в сторону закрытой церкви и ушёл на фронт с ополчением. Воевал недолго. Разбил их немец. А кто жив остался – в плен попал. Евреев, коммунистов и командиров, конечно, сразу расстреляли, а рядовых солдат прямо в поле, огородив проволокой, подыхать от голода бросили. И здесь выручила Михаила Никифоровича профессия. Даже за колючей проволокой нужен оказался кузнец. Кто из пленных от голода умер, кто от болезней, а он, хоть и ноги волочил, всё работал в лагерной кузнице. Только когда Красная армия наступать начала, военнопленных немцы стали расстреливать. Тут уже не разбирали: кузнец – не кузнец. Расстреливали обстоятельно, по порядку. Отведут десяток в сторону и стреляют. А остальные стоят в колонне, ждут своей очереди. Вокруг конвоиры с собаками да проволока колючая. И даже броситься на немцев, чтобы горло перегрызть, сил нет. Совсем ослабели от голода. Когда подошла его очередь становиться в десятку, Михаил достал из кармана уже почти истлевшей гимнастерки две фотографии, с которыми никогда не расставался. Ещё из дома. Те, которые взял с собой на войну. На одной – его Кылына, женакрасавица, а на другой – любимые дети. Он по очереди поцеловал обе фотографии. Попрощался. В этот момент к нему подбежал немецофицер и вырвал фотографии из рук. Посмотрев на них, немец спросил:
Кто это?
Моя семья.
Офицер протянул ему фотографии и… неожиданно дал отбой расстрелу. А потом Михаила Никифоровича и оставшихся в живых военнопленных погрузили в эшелон и повезли на Запад. Михаил жил в Германии, работал в кузнице у хозяинанемца и тот подкармливал пленногодоходягу, восхищаясь его мастерством.
…Только через год после победы вернулся Михаил Никифорович в родную Юрковку и обнял своих родных. И подросшие уже сыновья никак не могли понять, почему поседевший папка плачет, не стыдясь и не скрывая слёз. А Михаил всё гладил их по головам. За плен Михаилу Никифоровичу медалей не давали, но и сажать не сажали. Снова нужен оказался кузнец.
…Михаил Никифорович прожил девяносто два года, а когда умер, то жена Акулина, баба Кылына, как её уже все тогда называли, положила ему в нагрудный карман, ближе к сердцу маленькую потёртую фотографию. Ту, прошедшую с ним всю войну. Фотографию, на которой ещё мирная счастливая жизнь, и она, Акулина, задумчивая, но такая молодая и красивая.
Акулина Романовна пережила своего мужа на шесть лет. Онато и рассказала невестке, жене Николая, эту историю. А невестка, Надежда Йосифовна Демяненко, в девичестве – Нетривожко, уже в свою очередь дочери Ларисе. Ведь историю эту и рассказать было больше некому: Николай Михайлович на старости всё больше к рюмке прикладывается. Не до историй ему. Онто и про фото, что в старом альбоме затерялось, забыл почти.
Вот он – маленький, ещё довоенной поры фотопортрет. Его и в рукито брать боязно, настолько он ветхий. Немудрено, ведь он в буквальном смысле слова прошёл через огонь и воду, уцелел там, где не выдерживали металл и камень. Так что надломы и разрывы по выцветшей фотобумаге – словно зарубки на сердце у много повидавшего и пережившего человека.
Ничем не примечательный снимок. Только, согласитесь, особенный. Потому что цена ему – человеческая жизнь.
А на нем: Анечка… умерла в 2010 году, остался сын. Виктор – умер в 1988 году, три дочери с семьями живут в Нижневартовске, Архангельске и Запорожье. Ниночка – умерла бездетной в 1969 году. И, наконец, Коленька, Николай Михайлович Демяненко, бывший тракторист семидесяти трёх лет от роду, проживающий с женой Надеждой в поселке Новотаврическом Ореховского района, там, где раньше была центральная усадьба совхоза имени Калинина.
У них четверо детей, три дочери и сын, восемь внуков и – пока – двое правнуков. Возможно, для них эта история будет интересна. Да, пожалуй, и для многих других тоже.
Борис АРТЕМОВ
