Немец

Долгие годы он строил дом. Любовно. Кирпичик к кирпичику. В три просторные комнаты. Под красной шингорской черепицей. С огромной кухней и особой коморкой, в которой на немецкий манер планировал обустроить ванную. Чтобы был уют. Чтобы всем хватило места. И им с Анной, и Виктору, и Лидочке. Вот только пожить в нем пришлось всего ничего. Так уж распорядилась судьба…
А дом этот на улице Ветряной стоит и сейчас. Только живут в нем совсем другие люди

БАЙСТРЮК

Конечно, никаким немцем он не был – потомственный полтавский крестьянин Антон Слинько. Отчество у него имелось – Петрович. Фамилия – как у братьев и сестер. И год рождения, прописанный в церковной книге, – 1893 от Рождества Христова. А вот отца не было. Не помнил он его вовсе. К тому же злые языки поговаривали, что нажила младшего сына вдовая поденщица из Оржицы чуть ли не от бродячего торговца­коробейника, заночевавшего по случаю в ее покосившейся хатенке.
А что еще делать у хозяйки торговцу? Денег у Слинько отродясь не бывало. Если чем и была хата богата, так это чумазыми, вечно голодными детьми.
…Ганна, Мотря, Павло, Полина, Денис. И он, Антон.
С пяти лет начал помогать матери – сам зарабатывал себе на пропитание: пас гусей в имении местной помещицы Бережной. А с семи лет его с телятами из помещичьего стада уже в мае на все лето вывозили на островок посреди Сулы. Пастухом и сторожем. Раз в неделю управляющий на лодке привозил Антону корзинку с нехитрой снедью: караваем хлеба, соленым салом в полотняной тряпице и крынкой с молоком – много ли надо маленькому дитяти? Тем паче, что среди деревьев прятались ягодные поляны, а в прибрежных зарослях камыша билась хвостом непуганая, нагулявшая жир рыба – жить можно было, если только не лениться. И никто даже не задумывался о том, что ребенок не спал ночами, плакал и боялся заходить в выстроенный для него шалаш: окрестности буквально кишели тянущимися к теплу змеями, которыми с давних времен был известен остров…
В четырнадцать лет Антон впервые отправился в соседнюю губернию. К немецким колонистам села Хортица. Из их мест немцы охотно брали работников: мастеровиты и к выпивке, не в пример екатеринославским, равнодушны.
Все знали: на немцев работать выгодно. Хотя и тяжела работа была, но лишнее делать не приходилось. Все организовали разумно да с толком. И сам хозяин, не разгибаясь, рядом трудился, пример подавая. А когда есть садился, с работником свою еду делил. Ровней себе считал, коли работали без обмана. И деньгами за работу никогда не обижал: как договаривались, так и платил. В срок, без обсчета.

БАТРАК

Сперва Антон с Павлом в Хортицу ездил. Только вскоре разошлись дорожки: с ленцой оказался братец, скуповат. Да и попутчик ненадежный. Антон целый чемодан с подарками домой вез. Маме платок теплый и сестрицам обновки городские. А Павло ничего не привозил. Да еще на станции то ли в Ромодане, то ли в Лубнах, поезд ожидая, заснул, как его черед был вещи от шлеперов вокзальных стеречь, выпал, и «проспал» чемодан брата. Так без подарков оба домой и приехали. Хорошо хоть деньги за пазухой в тряпице сохранили.
А со временем Антон и вовсе в Хортицу перебрался. Землю, конечно, покупать тут немцы не разрешали, и строиться тоже, но работы было много, и жилье для рабочих немцы сами строили. Это только называлось – казармы. А на деле – уютные квартирки с отдельным входом и крылечком с палисадником. Не только казармы – церковь православную построили, школу для детишек и даже синагогу для евреев, которые зерно у них покупали для перепродажи в Херсоне и Одессе. Сами немцы торговлей не особо занимались. Все больше в поле да в садах. Или на заводах. Их тут тоже немало было, ведь как у немцев так принято, старшему в семье землю передают, а иным либо уезжать, либо, получив родительские деньги, заводить свой промысел. Когда мировая война началась, на немцев местных косо поглядывать стали, хотя вера их не то что воевать – оружие в руках держать не велит. Многие тогда с Хортицы, из родного дома, за океан подались. Беда. Но еще пуще беда пришла, когда царя свергли. Лишь неделю погостил на Хортице батька Махно, а память по себе оставил лютую. Речи за трудовой люд произносил, а вояки его немок по амбарам скопом сильничали, да убеленных сединами колонистов за сюртуки таскали. Не только золото искали – последнее из домов выносили. До исподнего.
Звали и Антона к себе – свобода ведь, своя земля – не чужеземца, чего, дескать, под немца гнуться. Только не пошел Антон. Грабить и убивать – дело богопротивное. Разве это свобода?
Лихое время было, а вот, поди ж ты, тогда Антон спутницу себе на всю жизнь и сыскал. Анну Королеву. Митрофан Королев, отец ее, с женой Мотриной из Орловской губернии происходили. Митрофан знатный мастер был по строительному делу. Вот немцы мельницы строить и позвали. И в Хортице, и в других колониях. Дочка Аннушка уже здесь, в Хортице, родилась. Почитай, с самого детства как немка воспитывалась. Аккуратная, степенная. Только веры православной. А потом и сама детей нянчить стала. В доме у доктора Готмана.

ХОЗЯИН

После гражданской по декрету дали Антону землю. Стали они с Анной хозяйство налаживать. На купленном немецком фундаменте дом соорудили, лошадок завели славных. Сладилось дело. Соседи – все немцы. С утра до ночи копошились, как муравьи, по хозяйству. Да все с улыбкой, с радостью. Кому, вроде как, и непривычно: «битте шон», «данке шон», а Антону – словно музыка. Взаправду говорят: близкий сосед дороже дальнего родственника. Антон больше полтавской родни чтил соседа Иоганна Мартенса. Многому у него научился. Хозяйничали чуть ли не сообща. Инвентарем друг другу подсобляли. Даже трактор хотели купить. Не успели. В конце двадцатых сгорела усадьба Мартенса. До тла. И дом, и хозяйственный двор. Может, конечно, и случайность, – так милиция определила. Только Антон уверен был: подожгли. В острастку. Да еще чтобы припугнуть. Тогда в местную коммуну силком загонять стали, а они же с Мартенсом – единоличники были. Экспортники. После пожара народ в Хортице сговорчивее стал. Понес свое в общие закрома. А Мартенс погоревал на пепелище да подался с семьей в Канаду.
Через полтора года написал Антону. И карточку прислал. Крепко на ноги встал. Хозяйство, живность. Сыновья при деле. Вот только по соседу скучал. В гости звал. А то, глядишь, и навсегда.
В Канаде ведь земли для работящего человека много было. Снова соседями могли стать.
Только где та Канада!?

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

…Так и прожил всю жизнь Антон в Хортице.
Лишь фотографировать семью возил в Запорожье. В известное ателье Финкельштейна, что на Базарной располагалось.
Когда землю в колхоз забрали, без дела не остался – в «Заготзерне» трудился, грабарем на Днепрострое, чушки на «Ковком чугуне» перевозил. Когда на месте его дома власть автошколу распланировала да взамен неухоженный пустырь дала, стал на нем новый дом строить. Чтобы большой, уютный. Для всей семьи. Для сына и для дочки.
Многое успел пережить – и голод, и войну. И внуков дождался. И дом достроил. Сад огромный на немецкий лад у дома разбил. И удовольствие, и заработок. С него, между прочим, и водопровод первым к дому протянул, и машину легковую марки «Победа» приобрел, и дочку на врача выучил, и сыну­фронтовику внука растить подсоблял.
Но до самого последнего дня, пока не упокоился на кладбище у Свято­Никольской церкви, не изменял заведенному издавна правилу. Каждое воскресенье тщательно мылся, доставал из шифоньера купленный еще в юности парадный костюм, крепкие так и не разношенные до конца ботинки, и неторопливо, здороваясь и раскланиваясь с соседями, шел по изменившимся улицам Хортицы. Оглядывался по сторонам и с тоской вспоминал былое: цветущие палисадники, увитые розами красные кирпичные дома колонистов, вежливые улыбки и манящий аромат свежей сдобы и кофе – свой давно утраченный рай.

Борис АРТЕМОВ